Они всегда смотрят на ночной город вместе. Не потому, что хотят этого, вовсе нет. Они бы рады сбежать, но, увы, этого у них никогда не получится…
Из витрины открывается чудесный вид. Огни в окнах серых башен отражаются в стеклянных глазах кукол, на их тонких фарфоровых руках играют тени. Машины, проезжающие мимо, тихо шуршат шинами, которые стираются об асфальт. В воздухе витает пыль, плывет перед искусственными улыбающимися лицами, неподвижными, как и тела. К рукам, шее привязаны ниточки, блестящие в темноте. Руки тянутся к стеклу, а головы слегка повернуты в сторону дверей.
Пышный шлейф плаща, цилиндр на светлых, завитых в кудряшки волос, белоснежная рубашка с жабо, черные сапоги, бежевые брюки и подпись «Люси» у лакированного постамента.
Бело-голубое платье, белые длинные перчатки и раскрытый розовый зонтик, лежащий на грязном полу. Голубые волосы свободно падают вниз, а на белой гладкой щеке, под синим пустым глазом, нарисована темная, почти черная капля. Слеза. Чудесная кукла с не менее чудесным именем на латунной табличке: «Джубия».
Прекрасный вид. Как из витрины, так и в ней. Гармония, столь любимая им. Продавец ослепительно улыбается и отходит от дверей своего магазинчика, закрывая их на ключ. Один их многочисленных, он вместе с другими в связке, прячется в кармане его пальто.

Но как бы ни так, и как бы не был спокоен наш враг
Но я же вижу, как все вокруг, умирая от скуки
Идут-идут к нему прямо в руки.

Они ждут, когда его фигура исчезнет с их пустых глаз и растворится во мраке. Лишь тогда сами куклы сорвутся с места, кинувшись к стеклу, и повиснут на нитях. Они никогда до него не добегут, они не смогут даже коснуться его. Колени с хрупким стуком коснутся пыльного паркета, и лишь только леска удержит их головы в поднятом состоянии. Обидно до жути и так хочется плакать, но стеклянные глаза этого не умеют. Они сами виноваты. Очарование им, таким безумным, диким, вдохновленным в свое дело, приковало их к нему, а потом… Но ведь было так забавно наблюдать за ним, убегая от серости будней!

Но как бы ни так, я украду тебя, дай только знак
Надо быстро бежать, пока ты не загнан в тот угол
Где ждёт продавец, ждёт продавец кукол.
Ждёт продавец, ждёт кукол.

Им следовало бы убежать ещё в самом начале, и когда они поняли, то увидели лишь тупик. И там их ждал он. С окровавленными ножами и демоническим выражением лица. В окружении блестящей органзы, тонких шелков, бордового бархата и игл.
- Добро пожаловать…
Продолжения не потребовалось. Их приглашали в Ад. Хотя он называл это Вечностью. Но потом они привыкли. И куклам даже нравилась их вечная красота. Они любили искусство и стали его частью, пусть и столь необычной.

Согрей мои пальцы, ведь ему нас не жаль
Смотри, он напуган, другим и себе расставляя ловушки,
Не снимает со стен календарь,
Полагая, что мы - это большие игрушки.

Они вытягивают ноги, прикрывая глаза от наслаждения. Они не чувствуют боли от целого дня неподвижности. Для этого хотя бы надо быть живым. В углу лежат две очередные новые марионетки. Оба парни. Один, в зеленых очках, в строгом классическом костюме. А на шее – галстук со звериной расцветкой. Другой – полуобнаженный, с тонкой цепочкой на шее и шрамом над левой бровью, в брюках из непонятной синей ткани, которую, как слышала одна из них, называли джинсой.
Зачем они тут? Люси не знала и Джубия не знала тоже. Они бы дотянулись до них, но, как полагается образцовым марионеткам, они связаны нитями, опутаны ими, подобно цепям.
- Надо их согреть, - задумчиво говорит одна из них. Кто именно неважно. Они давно не различают голосов. Для них любой, даже самый необычный, такой же, как и другие их тысячи.
- Зачем? – да, действительно, в этом нет смысла. Хотя бы потому, что фарфор всегда холоден, как лед.
- Так надо, - привычка говорит сама за себя. Куклы не хотят считать себя таковыми. Они – люди, просто немного странные. Они не игрушки, каковыми их считает он. Руки тянутся в темноту, во мрак, лески натягиваются и врезаются в гладкую твердую кожу. Удобней было бы стоять на коленях, но это невозможно. Кто-то пытался так сделать и оказался на свалке, с потрескавшимися надломленными ногами и пылью, облеплявшей прежде величественно-красивое лицо, обрамленное почти белыми прядями. Из них двоих никто не хотел такого будущего. Стоять в витрине лучше, чем считать звезды в одиночестве, не в силах спастись от этого.
Пальцы почти касаются ступни брюнета, но зачерпывают воздух и царапают деревянный пол. Обидно. Она почти дотянулась. Не получилось.
- Обломилась, да? – не ехидство, нет. Равнодушие и вселенское спокойствие.
- Да.
Все-таки лучше смотреть из витрины на улицу или в саму мастерскую. Называть это место магазином не получалось. Все слишком таинственно для этого. Угловатые резкие силуэты скальпелей, ножей, толстых игл и вороха тканей тонут в жадных алчных тенях. Длинный список будущих страдальцев, которых положат на алтарь искусства, касается черного лакированного паркета. Ловушки в виде хрупких живых изваяний возле стен, покрытых старыми календарями, желтыми, с выцветшими от времени чернилами, с зачеркнутыми цифрами. Когда под черным слоем исчезнут все, их сложат в коробку и увезут в другой город. Если не продадут до этого.
Да, для него они - всего лишь большие, созданные им, любимые игрушки. Красивые, неземные, далекие от забот и сует. Барышни, которым посвящают стихи, дарят цветы и которых водят в театры, не подозревая о наигранной эфемерности вокруг них.

Но как бы ни так, и как бы не был спокоен наш враг
Но я же вижу, как все вокруг, умирая от скуки
Идут-идут к нему прямо в руки.

Кто-то проходит мимо. Какой-то старик. Пьяный и некрасивый. Он не замечает их. Зачем ему, алкоголику, куклы? Он идет в руки к смерти, как и все в этом городе. Они не хотят верить, что все настолько плохо и настолько безнадежно. Они обманывают себя и идут в бездну за звуками чей-то заклятой флейты. Флейты трижды проклятой феи с малиновыми волосами и надменностью в глазах. И будут шагать до тех пор, пока четверорукий тролль не столкнет их в пропасть под ними.
На улице обманчиво пусто, но стеклянные глаза могут видеть то, что не видят обычные, живые, мягкие очи. Призраки разбитых надежд, волки забытых совестей, духи детских мечтаний и желаний. И безумную улыбку продавца и кукловода в этом хаосе мрака. Все давно уже дошли до него, и только дети шагают в его прозрачные руки.

Но как бы ни так, я украду тебя, дай только знак
Надо быстро бежать, пока ты не загнан в тот угол
Где ждёт продавец, ждёт продавец кукол.
Ждёт продавец, ждёт кукол.

Фарфоровые веки закрываются с легким скрипом, столь режущим слух. Надо поспать, даже если это имитация сна, его жалкая иллюзия.
- Спокойной ночи.
- Спокойной.
Марионетки со временем привыкают к данным им обстоятельствам, какими бы они дикими и безумными ни были. Им уже неважно то, что о них подумают…
А они видят сны. Отвратительные, противные сны, в которых они, одетые в пышные старинные платья с кружевами, танцуют, как одержимые. Волосы треплет ветерок от бесконечных поворотов и движения по кругу. Кавалеры-марионетки, такие же, как и они, держат дам – кукол, не отпуская фарфоровых тел от себя. Лучше бы они не кружились в комнате с резными колонами, откуда из окон льется алый свет. Зачем им это?...

Но как бы ни так, и как бы не был спокоен наш враг
Но я же вижу, как все вокруг, умирая от скуки
Идут-идут к нему прямо в руки.

Проснутся они уже стоя, как и до этого, цепко прикованные нитями по рукам, ногам и шее. В стеклянных глазах будет отражатся солнечный свет, а волосы будут сиять от его лучей. Только рядом с ними появятся две новые фигуры. Мужские. И продавец сменит латунные таблички с надписями. Теперь на них убористым почерком с завитками написаны два имени. «Грей и Джубия» стоят рядом, держась за руки. Но если приглядеться, то они держатся за ручку зонта. «Локи и Люси» обнимаются, не обращая внимания на окружающих. Кажется, они счастливы, и только пустые глаза куклы-девушки выдают с головой, что все это – фальшивка.

Но как бы ни так, я украду тебя, дай только знак
Надо быстро бежать, пока ты не загнан в тот угол
Где ждёт продавец, ждёт продавец кукол.
Ждёт продавец, ждёт кукол.

Кукловод, счастливо улыбаясь, заходит в магазин-мастерскую. Из витрины и в ней прекрасный вид. Гармония, которую он так любит. Но если улица может испортиться, то игрушки останутся вечны. И это ему нравится больше всего.
Шаги четким эхом отдаются в воздухе. Солнечный свет бьет из окна, но он даже не думает жмуриться. Вместо этого он достает из кармана ручку и, подойдя к стене, зачеркивает последние два числа на обклеенной календарями стене.
Кажется, ему пора уехать и сложить своих любимцев в коробки. Но это потом. А пока он подбегает в двери и поворачивает табличку. Для новых наивных дурачков эта дверь всегда будет открыта.

…пока ты не загнан в тот угол
Где ждёт продавец, ждёт продавец кукол.
Ждёт продавец, ждёт кукол.